1976 год, Ленинград, «третья волна» ленинградского литературного авангарда, («вторая волна» как бы
прекратил свое существование после «принудительной эмиграции» из СССР И.Бродского в 1972 году).
К началу 70-х весь мир рассматривался уже как мир постмодерна, эпоха постмодерна, что неизбежно
привело к изменениям – нет, не в литературе и искусстве, а в самом осознание художником своей
роли в мировом процессе, и в использовании средств и приемов ранее уступавших место нигилизму,
конструктивистским тенденциям и авангардистской трактовке видения мира – эпоха, пришедшая на
смену европейскому Новому времени, одной из характерных черт которого была вера в прогресс и
всемогущество разума. Надлом ценностной системы Нового времени (модерна) произошёл в период
Первой мировой войны. В результате этого европоцентристская картина мира уступила место
глобальному полицентризму (Х.Кюнг), модернистская вера в разум уступила место интерпретативному
мышлению (Р.Тарнас).
[...] В философии постмодернизма отмечается сближение её не с наукой, а с искусством. Таким образом,
философская мысль оказывается не только в зоне маргинальности по отношению к классической науке,
но и в состоянии индивидуалистического хаоса концепций, подходов, типов рефлексии, какое наблюдается
и в художественной культуре конца ХХ века. В философии, так же как и в культуре в целом, действуют
механизмы деконструкции, ведущие к распаду философской системности, философские концепции сближаются
с «литературными дискуссиями» и «лингвистическими играми», преобладает «нестрогое мышление». [...]
Однако, это не означает, что образ художника-демиурга, художника как творца действительности стал
неотъемлемым атрибутом эпохи постмодерна. В конечном счете и постмодерн оказался не последней и
отнюдь «не завершающей стадией» постиндустриальной эпохи. Литература и искусство XXI века уже не
разыгрывает мистерий, но возвращается к устоявшимся классическим формам, где игра как таковая -
это лишь инструмент подчеркивающий их разнообразие.*
____________________________________________________________________________________________________________
* Олег Павловский. Поэма «Путешествие» – это как бы «связующее звено» между игровой, иррациональной парадигмой
постмодерна 70-х годов прошлого века и постмодерном современным, когда точка бифуркации (невозврата),
казалось бы уже пройдена, но мы вновь и вновь возвращаемся к восприятию мира в его классическом
и неоспоримом величии.
[...] Постмодернистское искусство отказалось от попыток создания универсального канона со строгой иерархией
эстетических ценностей и норм. Единственной непререкаемой ценностью считается ничем не ограниченная
свобода самовыражения художника, основывающегося на принципе «всё разрешено». Все остальные эстетические
ценности относительны и условны, необязательны для создания художественного произведения, что делает
возможным потенциальную универсальность постмодернистского искусства, его способность включить в себя
всю палитру жизненных явлений, «подстраиванию» критериев искусства к творческой фантазии художника,
стиранию границ между искусством и другими сферами жизни. [...]
Поэтика Александра Миронова все же в большей степени «классична», чем творения его современников,
проповедующих принцип «вседозволенности». «Принцип игры» здесь имеет место не ради игры, но как способ
переосмысления прошлого применительно к настоящему более характерный, например, для «стиля модерн»,
чем для модернизма и авангардизма в целом.
Александр Миронов
______________________________________________________________________
ПУТЕШЕСТВИЕ
Душе моя, что спишь? Воспрянь, оденься,
привыкни к первозданному труду
творенья слов... О, лепет без младенства,
дурь без вина, parole... Мы – в аду
зеленых смыслов и созревшей скверны,
где Флора нам являет чудеса...
Ваш труп, Ти Эс, уже созрел, наверно,
над Темзой, где так страшно воскресать?
А впрочем, избежим пустых вопросов:
перо скрипит и слов – невпроворот...
Ваш меч, Бретон, уже расцвел, как посох,
в стране, где Сам Себя не узнает?
Там, наверху, все воедино слито,
а здесь вся чертовщина – заодно:
Жан-студиозус Ареопагита –
нам крутит запоздалое кино
все об одном: как отыскать подругу,
как стать поэтом, голубем, цветком...
Осточертело. Я летел по кругу
в то время, как Вергилий шел пешком,
в то время, когда ткались договоры –
совсем как приговоры – ни о Ком –
двух демиургов европейской флоры,
писателей с гремучим языком,
двух филинов постъевропейской ночи,
в то время, как божественно цвела
в кругу своих последних одиночеств
воспитанница Царского Села.
Все вспоминала тетя: тени, даты –
в плюще, в плаще, в кровавом домино...
Другие разобраться будут рады,
кто, где да в чем... а впрочем, все равно,
parole... Мы пьяны. Persona Grata
зовет меня... Я думаю: уволь, –
и намекаю: "Как-то поздновато...
Который час?" Он отвечает: "Ноль".
Знак всех времен. Геральдика Отчизны.
Ноль – это ноль и больше ничего.
Густая плесень Флоры, лепет жизни
и Фауны глухое торжество.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Теология : Альфред Великий. Боэциевы песни (фрагменты) - Виктор Заславский Альфред Великий (849-899) был королем Уессекса (одного из англосаксонских королевств) и помимо успешной борьбы с завоевателями-викингами заботился о церкви и системе образования в стране. Он не только всячески спонсировал ученых монахов, но и сам усиленно трудился на ниве образования. Альфреду Великому принадлежат переводы Орозия Павла, Беды Достопочтенного, Григория Великого, Августина и Боэция. Как переводчик Альфред весьма интересен не только историку, но и филологу, и литературоведу. Переводя на родной язык богословские и философские тексты, король позволял себе фантазировать над текстом, дополняя его своими вставками. Естественно, что работая над "Утешением философией" Боэция, Альфред перевел трактат более, чем вольно: многое упростил, делая скорее не перевод Боэция, но толкование его, дабы сделать понятным неискушенным в античной философии умам. Поэтому в его обработке "Утешение" гораздо больше напоминает библейскую книгу Иова.
"Боэциевы песни" появились одновременно с прозаическим переводом "Утешения" (где стихи переведены прозой) и являют собой интереснейший образец античной мудрости, преломленной в призме миросозерцания христиан-англосаксов - вчерашних варваров. Неизвестна причина, по которой стихи и проза, так гармонично чередующиеся в латинском оригинале "Утешения", были разделены англосаксами. Вероятно, корень разгадки кроется в том, что для древнеанглийского языка литературная проза была явлением новым и возникновением ее мы обязаны именно переводам короля Альфреда. Делая прозаические переводы, король был новатором, и потому решил в новаторстве не переусердствовать, соединяя понятный всем стих с новой и чуждой глазу прозой. Кроме того, возможно, что Альфред, будучи сам англосаксом, не понимал смешанных прозаическо-стихотворных текстов и решил, что лучше будет сделать два отдельных произведения - прозаический трактат и назидательную поэму. Как бы там ни было, в замыслах своих король преуспел. "Боэциевы песни" - блестящий образец древнеанглийской прозы и, похоже, единственный случай переложения латинских метров германским аллитерационным стихом. Присочинив немало к Боэцию, Альфред Великий смог создать самостоятельное литературное произведение, наверняка интересное не только историкам, но и всем, кто хоть когда-то задумывался о Боге, о вечности, человечских страданиях и смысле жизни.
